О  родословной

        Меня  не  интересовала  моя  родословная;  достаточно  было  очевидного:  я  из  рабочих  и  крестьян.  Жаль  только,  что  не  расспрашивал  бабушку,  мать  моей  матери,  о  её  жизни – она  знала  многое.  К  1985-86  годам  по  крохам  сложилось  следующее.

    Мой  отец,  Бородин  Георгий  Иванович,  1924  года  рождения;  у  него  была  младшая  сестра  Александра  и  самый  младший – брат  Пётр.  Все  они  родились  и  выросли  в  селе  Соломенке  (так  писалось),  7  км  от  станции  Соседка,  что  на  железной  дороге  близ  Пензы.  Отец  закончил  семь  классов,  поработал  в  сельской  сберкассе  до  армии,  точнее,  до  призыва  на  Тихоокеанский  флот,  во  Владивосток.  Здесь,  в  «подплаве»,  в  школе  подводного  плавания  на  Улиссе,  его  выучили  на  моториста,  но зачислили  в  бригаду  Безверхова,  в  морскую  пехоту,  посылаемую  на  защиту  Москвы.  Уже  на  вокзале  из  их  колонны  люди  Берии  выдернули  десяток  мотористов,  в  том  числе  и  его,  и… стали  готовить  их  служить  в  Сан-Франциско,  получать  по  ленд-лизу  моторы  для  кораблей,  катеров,  подлодок.  А  бригада  Безверхова  наполовину  погибла.

    Потом его  включили  в  экипаж  подводных  лодок  Л-16,  С-51  и   С-56.  Последняя  прославилась,  первая – погибла  на  подходе  к  США.  Но  он   не  участвовал  в  этой  лотерее:  был  отправлен  на  сухогрузе  во  Фриско  и  пробыл  там  до  1944  года.  Он  знал  легендарного  Г. И.  Щедрина;  между  прочим,  говорил,  что  был  слух:  Щедрин  перед  самой  войной  ездил  в  Германию    обмениваться  опытом  с  «Кригсмарине».  Всё  же  отец  повоевал – ходил  на  подлодке  в  Корею  в  1945  году.  Между  прочим,  знал  Николая  Вилкова  и  делил  тумбочку  с  Борисом  Бруносом,    впоследствии  известным  конферансье  Бруновым.  Женился  в  1946  году,  а  в  1947  родился  я.

    Брат  отца  Пётр  тоже  был  призван  на  ТОФ;  здесь  он  погиб  на  учениях – убило  током  в  1949  году.  Судя  по  фотографиям,  были  похороны  с  воинскими  почестями  на  Морском  кладбище.

    Сестра  отца,  моя  тётя  Шура,  с  14  лет  работала  учительницей  русского  языка  и  литературы.  По  мужу – Смирнова,  жила  в  Куйбышеве  (Самаре),  точнее – в  посёлке  Прибрежный;  я  у  неё  бывал.  Она – заслуженная  учительница  РСФСР;  муж – бывший  военный;  работал  в  охране  космического  производства.

    К  моему  деду,  Ивану  Алексеевичу,  я  прибыл  в  Соломенку  годовалым  на  «постоянное  место  жительства».  Он  устроил  мне  обряд  казачьего  крещения:  сажал  на  коня,  вешал  портупею  с  ножнами  от  шашки,  обвёз  вокруг  церкви,  где  был  тогда  уже  клуб.  Дед  работал  старшим  конюхом  на  конезаводе  в  Соседке,  был  специалистом  по  буденновской  породе  и  по  орловским  рысакам.  Кроме  того,  гнал  конопляное масло,  обжигал  кирпич,  умел  плести  лапти  и  много  ещё  чего.

    Однажды  дед  оставил  во  дворе  жеребёнка,  отнятого  от  кобылы-матери.  И  уехал  на  маслобойню.  Детвора  пришла  на  наш  «хутор»  поиграть  не  столько  со  мной,  видимо,  как  с  жеребёнком.  Меня  сажали  верхом  на  него,  «учили  ездить»;  потом  им  надоело  и  они  исчезли.  А  жеребёнок  пошёл  сам  на  конезавод,  и  я  на  нём.  Дед  вернулся.  Всё  понял  и  рванул  намётом  вдогон.  Говорили.  я  каким-то  чудом  проехал  без  седла  верхом  полдороги,  т. е.  3-4  км.  Дед  сказал:  «Это – казак,  живучий  будет!».

    Его  отец,  мой  прадед,  Алексей  Акимович,  участвовал  в  русско-японской  войне  1904-1905  гг.  Там,  в  окопах,  он  и  его  друг  Николай  Степанович  Барыкин  поклялись  поженить  своих  детей  Ваньку  и  Мотю;  так  и  сделали,  такие  были  нравы.  Моя  бабка  Матрёна  Николаевна  приезжала  к  нам  во  Владивосток  на  месяц  уже  в  преклонных  летах,  но  ещё  крепкая,  смелая,  среднего  роста  старуха.  А  я  был  у  них  по  дороге  в  армию  летом  1970  года.  Был  потрясён,  когда  увидел  деда – это  же  вылитый  я,  когда  буду  на  восьмом  десятке!  Род  Барыкиных  мне  неизвестен,  к  сожалению,  кроме  того,  что  они  из  Златоуста  (или  Уральска?).  И  ещё:  прапрадед  Степан  Барыкин  имел  кличку  «Кузяк  (казак?) – клеймёна  жопа»;  возможно,  Кузвяк,  но  «жопа» – точно.  Каторжный  или  сильно  поротый?

    Так  вот,  прадед  мой  вернулся  из  Маньчжурии  с  шашкой;  я  специально  уточнял – не  с  артиллерийским  палашом.  В  той  войне  с  Японией  участвовали  4-ый  и  5-ый  Уральские  казачьи  полки  в  составе  Урало-Забайкальской  казачьей  дивизии.  Интересно  бы  посмотреть  архивы.  Потом  прадед  был  первой  властью  на  селе;  говорили,  пользовался  громадным  авторитетом  и  имел  прозвище  «Стоумовый»  (100  умов!).  В  восемнадцатом  году  советская  власть  велела  сдать  даже  шашки;  тем  более,  что  в  конце  марта  того  года  восстало  уральское  казачество  во  главе  с  наказным  атаманом  Бородиным.  Прадед  тянул  со  сдачей,  пока  его  друг,  сборщик  оружия,  не  взмолился:  «Дай  мне  хоть  бумагу,  что  сдал!».  Прадед  купил  где-то  такую  справку,  коррупция  была  ещё  и  тогда,  а  шашку  спрятал.  Не  от  неё  ли  портупея  и  ножны  были  при  моём  крещении?   В  1921  году  в  тех  местах  было  восстание,  «антоновщина»,  которое  подавлял  Тухачевский,  а  непосредственно  шашкой  рубился  с  мужиками  будущий  маршал  Жуков.  «Стоумовый»  не  участвовал,  сумел  как-то,  умов  хватило.  Пострадал  он  позже:  волостное  правление  поручило  ему,  как  неподкупному,  распределять  муку  во  время  голода,  а  он  делал  это  не  по  классовому  принципу,  а  по  едокам-детям.  Припомнили  ему  и  другие  строптивости  и  в  1929  году  стали  «раскулачивать».  Многие  сельчане  заступились  за  него  (тогда  ещё  это  имело  смысл),  да  и  репрессии  только  разгорались;  в  итоге – не  Соловки  и  даже не  Северный  Урал,  а  всего  лишь  дом,  лучший  в  Соломенке,  конечно,  конфисковали,  а  самого – за  километр  от  деревни  отселили.  Именно  там  я  и  прожил  второй  год  жизни:  вокруг  глинисто-каменистая  пустыня,  беднейшая  хата  впритык  с  хлевом  и  огородик  за  сто  метров,  зато  ещё  через  двадцать  метров – ручеёк  илистый.  Впечатление,  что  земля  для  огорода – явно  принесённая.  Вокруг – ни  одного  соседа;  неудивительно,  что  мать  моя  больше года  там  не  выдержала,  и  мы  вернулись  во  Владивосток.

    Отец  прадеда – Аким  Давыдович;  он  был  мировой  судья  в  своём  уезде.  У  него  был  брат,  Давыд   Давыдович;  он  тоже  был  мировым  судьёй  в  Тамбове  или  в  Пензе,  или  в  обоих  по  очереди.  А  вот  их  отец  Давыд,  по  прикидкам,  1820-40  года  рождения – кто  он?  Видимо,  не  крепостной,  коль  обоих  детей  вывел  в  грамотные,  да  ещё  судейские.  Впрочем,  говорили,  что  после  разгрома  Емельяна  Пугачёва  многих  пленных  его  казаков  победители  забирали  в  крепостные.  Соломенка  тогда примерно  и  возникла.  Основал  её  барон  Шель  (или  Шеель),  немец,  который  привёз  откуда-то  20  семей.  Мой  отец  помнил,  как  в  начале  30-х  годов,  когда  из  церкви  делали  клуб,  извлекли  из  подполья  храма  саркофаг,  что  висел  там  на  цепях,  а  в  нём  лежал  забальзамированный,  как  Ленин,  барон  в  полном  костюме  времён  полковника  И. И.  Михельсона,  даже  в  ботфортах.  Ещё  он  сказал,  что   в  Москве,  в  архиве  Исторического  музея,  что  у  Красной  площади,  есть  материалы  о  усадьбе  этого  Шееля  в  Студенец-Соломенке.  Наследники  барона  перед  революцией  развили  там  производство  ковров,  которые  представлялись  даже  на  выставках  в  Париже.

    Когда  я  заглянул  в  историю  Пугачёва  чуть  дальше  школьного  учебника,  то  поразился,  как  много  Бородиных  участвовало  в  восстании.  Это  на  виду  были  Перфильев,  Чика,  Соколов-Хлопуша,  Падуров,  Торнов,  Шигаев.  Но  ещё  за  6  лет  до  появления  Пугачёва  там  был  серьёзный  бунт  казаков;  после  усмирения  Екатерина II  «сняла  с  должности»  войскового  атамана  Андрея  Бородина.  Об  этом  есть  даже  в  «Истории  Пугачёва»  у  Пушкина.

    Ярым  противником  «вора  Емельки»  был  войсковой  старшина  Мартемьян  Михайлович  Бородин,  который  первым  выехал  с  отрядом  на  Усиху,  как  только  там  объявился  «царь».  Потом  в  письме  Бородину  Пугачёв  пенял: «Если  б  не  вы  с  дядею,  то  б  и  разорения  на  народ  того  не  было»;  это  намёк  на  восстание  в  январе  1772  года.  Известно,  что  Мартемьян  возглавил  казачью  часть  конвоя  пленного  «Петра  III»  от  Яицкого  городка  до  Москвы.  До  Симбирска  главой  конвоя  был  А. В.  Суворов.  Свидетельствуют,  что  как-то  на  привале  казаки  пили  спиртное,  и  Пугачёв  из  клетки  попросил  и  себе  чарку.  Мартемьян  грубо  отказал;  тогда  пленник  предсказал:  «На  Яик  ты  не  вернёшься!».  Действительно,  на  обратном  пути  М. Бородин  скоропостижно  умер.

    Бывший  войсковой  старшина  Андрей  Бородин  был  хозяином  того  дома  в  Яицком  городке,  где  жила  Устинья  Кузнецова,  жена  Пугачёва (вторая).  Ещё  один  Бородин,  по  кличке  «Шара»,  командовал  отрядом  из  400  казаков,  который  прошёл  рейдом  по  уральским  заводам  и  добыл  пугачёвцам  пушки.  А  молодой  Григорий  Бородин,  племянник  Мартемьяна,  был  в  свите  Пугачёва;  22  марта  1774  года  он  первый  пробовал  организовать  заговор  против  Емельяна,  но  успел  унести  ноги  в  Оренбург.

    С  юности  отличался  сын  Мартемьяна  Давыд  Бородин,  1860  года  рождения.  Он  участвовал  в  обороне  Оренбурга;  потом  был  походным  атаманом  уральцев  в  корпусе  А. М. Римского-Корсакова,  пришедшего  в  Швейцарию  на  помощь  Суворову.  Был  войсковым  атаманом  с  1798  года  и  до  смерти  в  1830  году  с  одним  перерывом  на  3  года.  Выдающийся  администратор  и  дипломат,  последний  из  выборных  атаманов  уральцев,  генерал-майор.  Прямой  наш  предок  таинственный  Давыд,  был  его  старшим  современником.  Между  прочим,  именно  от  отца  ещё  в  детстве  я  слышал  поговорку: «Атаман  Бородин – во  всём  войске  один!».  Некий  майор  Бородин  командовал  одним  из  отрядов,  ловивших  Пугачёва  за  Волгой.  Всего  я  насчитал  семерых  известных  пугачёвцев  из  рода  Бородиных.  Напомним,  что  Пугачёв  занял  Пензу  ближе  к  концу  восстания,  1  августа  1774  года,    когда  от  него  уже  отставали  самые  дальновидные,  «стоумовые».  Но  на  Яик  они  уже  не  возвращались – там  их  легко  бы  опознали.  После  смерти  отца  мне  досталась  его  записная  книжка  с  адресами  родственников – сплошь   Златоуст,  Оренбург,  Уральск.  Выйдя  на  пенсию,  отец  три  года  отработал  в  какой-то  плавмастерской,  а  потом  пошёл  работать  дежурным  электриком  в  «Морепродукт»,  лампочки  перегоревшие  менять.  И  вскоре  генеральный  директор  оплатил  ему  проезд  в  Москву  и  дорогую  операцию  по  вживлению  электростимулятора  сердца.  Когда  я  спросил,  за  какие  заслуги,  отец  лишь  загадочно  улыбнулся.  Этот  директор,  Юрий  Диденко,  был  тогда  кошевой  атаман  местного  казачества.

    Но  мне  отец  никогда  прямо  не  говорил  о  нашем  происхождении:  он  был  членом  КПСС  со  времён  Берии.  Иногда  прорывались  реплики  о  «славных  клинках  златоустовских»;  слышал  я,  что  «казак» – значит  «вольный  человек».  Забавно,  что  его  деревенские  друзья  (один  из  них  гулял  на  моей  свадьбе  оба  дня)  носили  фамилию  Казаковы,  то  есть  «из  казаков»,  «примкнувшие  к  казакам».    Короче,  у  меня  нет  сомнений  в  принадлежности  к  известному  роду  яицкого  казачества.  А  какие  Бородины  и  в  какой  степени  наши  предки – это  отдельный  вопрос  и,  считаю,  уже  менее  важный.  Но  хотел  бы  проверить  следующих.

    К  большому  роду  принадлежал  Николай  Андреевич  Бородин  (1861 – 1937).  Он  закончил  школу  с  золотой  медалью  и  поступил  на  физмат  Санкт-Петербургского  университета,  занимался  также  историей,  этнографией,  географией,  статистикой,  экономикой,  ихтиологией,  политикой,  журналистикой  (ну,  точно,  как  я!  Шутка ).  В  1900-1906  годах – издатель  и  редактор  первой  общероссийской  казачьей  газеты  «Вестник  казачьих  войск»,  издатель  «Известий  Общества  сближения  между  Россией  и  Америкой» – он  и  основал  это  Общество.  По  образованию  был  физик,  глава  Комитета  по  холодильному  делу.  Депутат  I-ой  Государственной  думы,  затем  депутат  Учредительного  собрания.  Отречение  царя  воспринял  как  должное.  Естественно,  оказался  в  Омске,  был  представителем  Уральского  казачьего  войска  в  правительстве  Колчака.  Но  уже  в  конце  1919  года  перебрался  в  США,  преподавал  в  Нью-Йорке  в  Русском  университете,  а  с  1928 г – в  Гарвардском.  Умер  в  Кембридже,  в  симпатичном  мне  штате  Массачусетс.

    Подполковник  Бородин – убит  революционными  матросами  в  Выборге  в  конце  августа  1917 года.

    У  Деникина  во  ВСЮР  служил  командиром  отдельной  инженерной  роты  полковник  Бородин.

    У  атамана  Дутова  в  Верхнеуральске  был  отряд  подъесаула  Бородина.

    Довольно  известен  казачий  генерал  С. К.  Бородин – командир  корпуса  у  Колчака.  Кажется,  он  увёл  половину  белых  войск  Приморья  за  границу  дорогой  Раздольное-Посьет  в  1922  году.  Потом,  при  Гитлере,  командовал  боевым  отрядом,  был  сторонником  С. П. Павлова.  Под  Зальцбургом,  когда  Доманов  собрал  совещание,  группа  атаманов,  в  т. ч.  и  Бородин,  высказала  мнение  о  Казачьем  Стане  такое,  что  их  на  следующий  день  сняли  с  должностей  и  изгнали  из  Стана,  не  предъявив  обвинений  и  не  давая  объяснений.  Как  я  понял,  они  не  признавали  генерала  Власова,  не  хотели  входить  в  РОА.

    В  отряде  белого  уральца-казака  полковника  Сладкова  Т. И.,  1500  шашек  и  30  пулемётов,  который  совершил  безумно  дерзкий  рейд  и  разгромил  штаб  25-ой  дивизии  Чапаева,  был  заместителем  командира  казачий  полковник,  тоже  уралец,  Н. Бородин.  Именно  он  во  главе  полусотни  непосредственно  штурмовал  штаб  Чапая  и  при  этом  был  убит  на  рассвете  5  сентября  1919  г.

    Видимо,  Бородины – древний  род,  пришедший  на  Яик  ещё  с  Дона:  15 (28)  июля  1917  года  в  Петрограде  хоронили  казаков,  убитых  при  подавлении  июльской  демонстрации,  и  среди  них  был  станицы  Голубинской  2-ого  Донского  округа  казак  Бородин  Матвей  Иванович.  Если  бы  род  пришёл  с  Урала  на  Дон,  фамилию  наверняка  поправили  бы – «Бородинов»,  как  повелось  там  после  Разина.   

    Думаю,  у  красных  было  Бородиных  едва  ли  не  больше.  В  частности,  в  одной  квартире  с  известным  С. А. Ивановым,  (краевед,  ветеран  революции  на  Дальнем  Востоке  и  один  из  первых  комсомольцев  Приморья)  жил  некий  Бородин,  о  котором  я  не  успел  расспросить  хозяина.  Тут  забавно  то,  что  по  материнской  линии  я – из  рода  Ивановых.  Вспомним  теперь  их.

    В  Сибири,  на  станции  Зима,  где  был  арестован  Колчак,  жил  в  середине  XIX  века  некий  Василий  Иванов,  у  которого  родились  четыре  дочери  и  ни  одного  сына.  Выкармливая  их,  он  обнищал,  надорвался  и  рано  умер.  А  вдову  со  Степанидой,  Анной,  Евдокией  и  Натальей  брат  покойного  Фёдор,  присоединив  к  своей  семье,  привёз  на  Дальний  Восток  в  станицу  Павло-Фёдоровку.  Но  и  там  женихи  оказались  в  дефиците;  девицы  перебрались  в  соседнюю  деревню  Успенку,  ныне  посёлок  Кировский.  Я  там  бывал  у  потомка  моего  «двоюродного»  прадеда  Бориса  Иванова,  известного  на  весь  район  и  окрестности  гармониста-виртуоза.  Кстати,  поэт  Евгений  Евтушенко  говорил,  что  он  родился  на  станции  Зима  и  из  казаков.  Однако  С. Волков  утверждает,  что  Евтушенко  родился  в  Улан-Удэ  и  его  настоящая  фамилия – Гангнус.  Но  Зима – казачье  поселение.

    Что-то  вынудило  вдову  с  четырьмя  девицами  перебраться  во  Владивосток.  Лет десять  назад  я  узнал  о  «скелете  в  шкафу»  этого  рода:  старшую,  Стешу,  насильно  выдали  замуж  за  дебильного  сына  богатого  домовладельца,  и  не  бескорыстно.  Дом  его,  кажется,  до  сих  пор  на  задах  «высотки  КГБ»  на  остановке  Некрасовская.  Степанида  дважды  бежала  от  мужа;  её  возвращали.  Тогда  она  повесилась.

    Анна  (Нюра)  вышла-таки  замуж  вроде  удачно  за  некоего  Терентьева,  кажется,  из  матросов  торгового  флота,  левых  убеждений.  Ещё  лучше  намечался  жених  для  Евдокии (Дуси):  моторист  или  даже механик  торгового  флота,  ещё  богаче.  Однако  пока  он  был  в  рейсе,  Дуся  познакомилась  с  фельдфебелем-фельдшером,  заведующим  аптекой  при  городской  (ныне – краевой)  больнице  Потапом  Повековечным.  Ревнивый  механик  купил  револьвер  и  грозил,  что  пристрелит  обоих.  Но  друзья  его  просветили:  за  этим  Потапом  такие  дружки-солдаты,  что  не  приведи  бог.  Повековечный  был  одним  из  первых  большевиков-подпольщиков,  его  хорошо  знал  известный  революционер  Яков  Карпович  Кокушкин.  И  ещё:  мой  дед  по  матери  был  вхож  в  богатый  дом  известного  старожила  Владивостока  и  демократа  Манаева,  а  дочь  того  вышла  замуж  за  проезжего  революционера  Левона  Караханяна,  ставшего  потом  замом  министра  иностранных  дел  СССР  под  именем  Лев  Карахан.  Потап  воровал  медикаменты,  бинты,  хирургический  инструмент,  и  всё  это  передавалось  по  цепочке  вдоль  рокадной  дороги  2-го – 7-го  фортов  и  по  берегу  Уссурийского  залива  тайному  партизанскому  доктору  Константину  Николаевичу  Павленко,  фельдшеру  села  Шкотова.  Интересно,  что  в  этой  цепочке  был  Никифор  Лузянин,  один  из  строителей  форта  № 7,  дед  моей  жены  по  матери.

  Что  ещё  вытворял  во  время  гражданской  войны  Потап  Повековечный,  покрыто  тайной.  Известно,  что  его  Дуся  работала  официанткой  и  посудомойкой  в  офицерском  кабаре-казино  «Лотос»  (впоследствии – клуб  имени  Дзержинского).  Далеко  заполночь  ресторан  при  казино  закрывался;  официантки  устраивали  пир  на  объедках,  и  тут  появлялся  Потап  с  друзьями.  При  Колчаке  он,  его  друг  Подпорин  и,  кажется,  Терентьев  одно  время  прятались  в  свинарнике,  в  какой-то  яме,  а  потом  известной  «дорогой  медикаментов»  ушли  в  партизаны  в  Цемухинскую  долину.

    Однако  в  октябре  1922  года,  когда  уже  знавшие  своё  безнадёжное  будущее  белые  зверствовали  беспредельно,  Потапа  чуть  не  схватили  на  Чуркине,  в  саду  «Италия».  Он  был  вынужден  вплавь  пересечь  бухту  Золотой  Рог;  после  того  болел  почти  непрерывно  и  в  1926 году  умер,  оставив  свою  Дусю  с  четырьмя  детьми,  мал  мала  меньше,  в  том  числе  с  двухлетней  Клавой,  моей  будущей  матерью.

    Бабушка  Евдокия  Васильевна  спокойно,  но  не   часто,  называла  себя  казачкой,  пела  все  казачьи  песни.  А  Потап  Повековечный,  как  всякий  хохол,  будучи спрошен,  казак  ли  он,  наверняка  ответил  бы: «А  як  же!».  Говорили,  что  он  из  полтавских.  Глянув  на  карту  Полтавской  губернии  1913  года,  я  увидел,  что  ближайший  к  Полтаве  город – Миргород;  да  это  же  окрестности  хутора  гоголевского  Тараса  Бульбы!  Кроме  шуток:  в  войне  с  Наполеоном  создали  Казачьи части  Внутреннего  ополчения;  из  13-ти  губерний  по  1 – 3  полка,  в  основном  пеших,  а  вот  из  одной  Полтавской – 13  конных  и  7  пеших  полков!

    Вдова  Потапа  была  взята  под  покровительство  К. Н.  Павленко,  которого  советская  власть  сделала  за  партизанские  заслуги  главврачом  городской,  т. е.  уже  краевой  больницы  и  одно  время  даже  главой  крайздравотдела.  Сын  Потапа  Павел  был  моим  «крестным  отцом»  с  1951  года,  прожил  он  дольше  всех,  вырастив  пятерых  детей;  первенец  умер  младенцем.  Он  был  отличным  столяром  и  плотником,  большим  драчуном;  первая  жена  его  была  цыганка.  Он  хранил  украинский  пласт  культуры  нашего  рода,  казачьи  песни  вроде  «… а  по-пид  горою,  яром-долиною  козаки  йдуть!»,  или  ещё  «Ой,  при  поле,  при  лужке,  при  счастливой  доле,  при  знакомом  табуне  конь  гулял  на  воле».   От  него  я  узнал,  как  «гетьман  Сагайдачный  променял  жинку  на  тютюн,  на  люльку».  Любимую  его  песню,  «Чорная  хмара»,  я  и  сейчас  могу  спеть;  да  и  «Ревэ  та  стогнэ…»  помню  весь  и  от  мелодии  гопака  млею.  Его  иначе  как  Павло  и  не  называли.

    Виктор,  брат-двойняшка  Павла,  был  с  юности  отличным  токарем  на  Дальзаводе,  но  часто  попадал  в  милицейские  облавы  из-за  своего  свободолюбия  и  приблатнённой  внешности.  С  началом  войны  дал  ему  завод  строгую  бронь;  но  он  тут  же  вступил  в  комсомол,  чтобы  получить  направление  на  фронт  от  райкома,  а  против  этого  завод  не  мог  пойти.  Мать  мне  говорила,  что  от  него  почта  принесла  только  одно  письмо,  с  дороги,  из-под  Новосибирска.  А  на  запросы  приходили  отовсюду  ответы:  «В  списках  убитых  и  пропавших  без  вести  не  значится».  Когда  составляли  «Книгу  памяти  Приморского  края»,  Павло  пришёл  в  редакцию  и  потребовал: «Впишите  брата!» -  «А  где  он  воевал?» - «Погиб  под  Сталинградом!».  Так  и  вписали  со  слов;  и  на  чугунной  мемориальной  стене  позади  лодки  С-56  Повеквечный  В. П.  числится.  У  внуков  Потапа  выпала  вторая  О  в  фамилии.  А  мать  моя  отвоевала  в  Маньчжурии  и  сама,  выписывая  себе  справку  для  получения  гражданских  документов,  убрала  это  О  и  заменила отчество  на  «Павловна»  для  благозвучия;  сошло  без  проблем.

    Младший сын  Потапа  Повеквечного  Анатолий,  искусный  обмотчик  электромоторов,  самоучка-музыкант,  игравший  на  всех  инструментах,  талантливый  художник  копиист  и  не  только;  при  этом  пьяница,  хулиган,  отсидевший  два  года  за  бытовуху.  Он  погиб  под  задним  колесом  автобуса  на  остановке  Некрасовская,  пытаясь  в  дождь  уехать  в  Моргородок.

    Таким  образом,  по  материнской  линии  тоже  получается  казачество:  Иванов  с  казачьей  станции  Зима  и  козаки  с  Украины,  близ  Полтавы.  Но  сдаётся  мне,  что  не  это  главное;  важнее  то,  что  характер  у  меня  казачий:  неприятие  всякого  холуйства,  равнодушие  к  признанию  моей  особы  государством,  да  и  к  государству  независимо-ироничное  отношение.  При  этом  в  армию  пошёл  добровольцем – полковник  Яковлев  предлагал  бесплатно  «отмазать»  на  всю  жизнь.  Детей  выучил  сам,  без  государства,  когда  увидел,  что  его  система  делает  из  них  чьих-то  холуёв.  Дочь  даже  умеет  верхом  ездить,  я  подготовил.

    Вот  получился  мини-трактат  «Бородины  в  нашей  жизни».  С  таким  названием  есть  шуточная  диссертация,  автор – Лев  Фёдорович  Бородин  из  Метеорологического  института  в  Обнинске.  Я  был  там  в  командировке,  но  родословными  не  занимался.  К  слову,  химик  и  композитор  А. П.  Бородин  - по  отцу  Гедианов,  а  по  матери – Антонов.  А  ещё  в  Москве  вышла  в  2000 году  книга  «Бородины.  Семейные  хроники».  Любопытно;  тут  может  быть  след  уважаемого  мною  К. В.  Бородина,  настоящего  первостроителя  города  Владивостока,  заслуги  которого  приписаны  прапорщику  Комарову.  А  тут  ещё  сын  вписался  в  казаки,  внуки  пошли – казацкому  роду  нет  переводу.